Третий секрет - Страница 101

101

Катерина не была уверена, что она вообще когда-нибудь закончится.

Она и не заметила, как снова подошла к дверям церкви Святого Гандольфа. Она ощутила теплое дуновение изнутри и вошла. Ворота боковой часовни, где они увидели Ирму, оставались открытыми.

Она остановилась у другой часовни. Статуя Девы Марии с младенцем Христом на руках устремила на нее полный любви взгляд гордой матери. Конечно, это была женщина Средневековья — белая и англо-саксонского происхождения, — но мир привык поклоняться этому образу. Мария жила в Израиле, где лучи солнца обжигали и огрубляли кожу. У Нее должна быть арабская внешность, темные волосы и плотное телосложение. Но католики в Европе никогда не приняли бы этот образ. И тогда появилась всем знакомая фигура женщины — та, которую с тех пор прославляет церковь.

Но неужели она была девой? И действительно сыном в Ее чреве Она обязана Святому Духу? Даже если это так, это наверняка было Ее решение. Только Она сама могла согласиться вынашивать ребенка. Так почему же церковь занимает такую непримиримую позицию в отношении абортов? Кто отнял у женщины право решать, хочет ли она рожать? Разве Мария не дала это право? А если бы Она отказалась? Или Она была обязана вынашивать этого божественного младенца?

Катерина устала от всех этих головоломок. Слишком много вопросов без ответов. Она обернулась, чтобы выйти.

В трех футах позади нее стоял Паоло Амбрози.

Увидев его, она вздрогнула.

Рванувшись к Катерине, он резко развернул ее и втолкнул в глубь церкви. Там он прижал ее к каменной стене и заломил левую руку за спину. Другой рукой он сдавил ей шею. Шероховатые камни царапали лицо Катерины.

— Я все думал, как же разлучить вас с Мишнером. Но вы сами помогли мне.

Он сильнее сжал ее руку. Она пыталась закричать.

— Не надо. Тем более что здесь вас никто не услышит.

Катерина попробовала вырваться, ударив его ногой.

— Стойте спокойно. Иначе моему терпению придет конец.

В ответ она еще раз попыталась освободиться. Амбрози оттащил ее от стены, он сильно сжимал ее горло.

Она отчаянно боролась, впившись ногтями в его кожу, но из-за нехватки кислорода у нее начало кружиться перед глазами. Часовня пошатнулась и стала крениться набок.

Катерина снова попыталась закричать, стальные пальцы обхватили шею с новой силой. Она попыталась вдохнуть воздух, но сумела выдавить из себя лишь слабый хрип.

Глаза ее закатились. Последнее, что она увидела, было скорбное лицо Марии, которая ничем не могла ей помочь.

Глава LXIX

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

14.00

Мишнер смотрел, как Ирма любуется рекой, протекающей за окном. Она вернулась сразу после ухода Катерины и принесла знакомый голубоватый конверт, который теперь лежал на столике.

— Мой Якоб совершил самоубийство, — шептала она. — Так жаль. — Она повернулась к нему. — Но ведь его похоронили в соборе Святого Петра. В освященной земле.

— Мы не могли открыть всем, что с ним произошло.

— Как раз это ему и не нравилось в церкви. Никогда нельзя сказать правду. Забавно, что теперь все, что после него осталось, построено на лжи.

Но в этом нет ничего странного. И у Мишнера, как и у Якоба Фолкнера, вся карьера основана на обмане. Интересно, как похоже у них все сложилось. Как похоже.

— Он всегда любил вас?

— Вы хотите сказать, любил ли он еще кого-то? Нет, Колин. Только меня.

— А может, вам обоим стоило найти что-то новое? Разве вам не хотелось иметь мужа, детей?

— Детей, да. Это единственное, о чем я жалею. Но я с самого начала знала, что я хочу принадлежать только Якобу, и он хотел того же. Я думаю, вы всегда ощущали себя его сыном.

При мысли об этом его глаза стали влажными.

— Я читала, что это вы первым обнаружили его тело. Это, должно быть, ужасно.

Мишнер не хотел вспоминать Климента, недвижимо лежащего на кровати, пустой пузырек на столе и монахинь, готовящих тело к погребению.

— Он был замечательным человеком. Но сейчас у меня такое чувство, будто я его совсем не знал.

— Не надо так думать. Просто эта часть его жизни принадлежала только ему. К тому же наверняка и он не все знал о вас.

Вот это верно.

Ирма указала на конверт:

— Я не смогла прочесть, что он написал.

— Вы пробовали?

Она кивнула.

— Я открывала конверт. Мне было интересно. Но только после смерти Климента. Написано на иностранном языке.

— На итальянском.

— Расскажите мне, что там.

Мишнер стал переводить, и она увлеченно слушала. Но пришлось сказать, что из оставшихся в живых только Альберто Валендреа знает, какое значение имеет документ, лежащий в конверте.

— Я знаю, что Якоба что-то беспокоило. В последние месяцы его письма были мрачными, даже циничными. Это непохоже на него. И он ничего не объяснял мне.

— Я тоже его спрашивал, но он не говорил ни слова.

— Он умел хранить секреты.

Мишнер услышал, как хлопнула входная дверь. Послышались звуки шагов по дощатому полу. Ресторан находился в дальнем конце зала, за маленьким вестибюлем и лестницей, ведущей наверх. Наверно, вернулась Катерина.

— Чем могу служить? — спросила Ирма.

Мишнер отвернулся от окна, за которым открывался вид на реку, и увидел перед собой Паоло Амбрози. На итальянце были широкие черные джинсы и темная наглухо застегнутая рубашка. Серое пальто доходило ему до колен, вокруг шеи повязан бордовый шарф.

Мишнер поднялся.

— Где Катерина?

Амбрози не ответил. Лишь смотрел на него, засунув руки в карманы пальто.

101