Все это очень убедительно, но Мишнеру не стало легче. Он спокойно спросил:
— А слово «правда» для тебя пустой звук?
Она прикусила губу, и рука ее задрожала. Но раздражения, с которым она обычно реагировала на подобный неприятный разговор, Мишнер не увидел. Не дождавшись ответа, он сказал:
— Кейт, я доверял тебе. Я говорил тебе то, что никогда не сказал бы другому.
— Но я не злоупотребляла твоим доверием.
— Как я могу верить тебе?
Как ему хотелось ей верить!
— Что наговорил тебе Валендреа?
— Достаточно, чтобы мы сейчас начали этот разговор.
Мишнер ощущал, как его охватывает оцепенение. Он потерял родителей, потом Якоба Фолкнера. Теперь его предала Катерина. Он впервые в жизни остался совсем один, и вдруг на него навалилась вся тяжесть его жизненного пути. Он снова осознал себя нежеланным ребенком, рожденным в приюте и отнятым у матери.
Он остался один, и идти ему некуда. После смерти Климента ему казалось, что его будущее — в этой женщине, которая сейчас стоит перед ним. Он был готов зачеркнуть четверть века своей жизни, чтобы любить ее и быть любимым ею.
Но разве это возможно теперь?
На несколько секунд между ними повисло напряженное молчание. Неловкое и тяжелое.
— Ладно, Колин, — наконец медленно произнесла она. — Я все поняла. Я ухожу.
Она повернулась к дверям.
По мрамору застучали ее каблуки. Мишнер хотел остановить ее.
Не уходи, останься.
Но он не мог заставить себя произнести эти слова.
Он направился в другую сторону, к лестнице на первый этаж. Он не собирался пользоваться машиной, предоставленной Амбрози. Он хотел, чтобы все здесь оставили его в покое.
Мишнер шел по Ватикану без пропуска и без сопровождения, но его лицо было так хорошо знакомо, что ни один из охранников ни о чем его не спросил. Он добрался до конца длинного коридора, украшенного изображениями планисфер и глобусов. Перед ним стоял Маурис Нгови.
— Я слышал, что вы здесь, — сказал Нгови вместо приветствия. — И знаю, что произошло в Боснии. Как ваше самочувствие?
Мишнер кивнул:
— Я собирался позвонить вам позже.
— Нам надо поговорить.
— Где?
Нгови понял, дал Мишнеру знак следовать за ним. Они молча проследовали в архив. В читальных залах опять было полно исследователей, историков и журналистов. За одним из столов Мишнер увидел кардинала-архивариуса.
Нгови подошел к старику и коснулся его плеча. Тот вскинул голову, вскочил, вытянулся. Все трое направились в одну из комнат. Заперев дверь изнутри, Нгови сказал:
— Думаю, здесь нас никто не слышит.
Мишнер повернулся к архивариусу:
— Я думал, вас уже сняли с должности.
— Я работаю до конца этой недели. Послезавтра последний день.
Мишнер знал, что значит эта работа для старика.
— Жаль. Но думаю, так будет лучше.
— Чего хотел от вас Папа? — спросил Нгови.
Мишнер тяжело опустился в одно из кресел.
— Он думает, что у меня документ, пропавший из хранилища. Письмо отца Тибора Клименту, касающееся третьего откровения Фатимы. Факсимиле перевода. Я понятия не имею, о чем он говорит.
Нгови как-то странно посмотрел на архивариуса.
— В чем дело? — спросил Мишнер.
Нгови быстро передал Мишнеру информацию о вчерашнем посещении архива Валендреа.
— Он вел себя как безумец, — вставил архивариус. — Все время твердил, что что-то пропало из футляра. Я просто испугался его. Боже, спаси церковь! — Он истово перекрестился.
— Валендреа что-нибудь объяснил? — спросил Нгови.
Мишнер в свою очередь рассказал, что именно говорил Папа.
— В ту пятницу, — кардинал-архивариус потер старческий лоб, — когда Климент и Валендреа посещали хранилище, они что-то сожгли. Мы потом нашли на полу пепел.
— Климент рассказывал об этом? — спросил Мишнер.
Архивариус покачал головой:
— Ни слова.
Многое сходилось, но ясно было не все.
— Здесь много непонятного. В двухтысячном году сестра Люсия сама подтвердила подлинность третьего откровения, прежде чем Иоанн Павел раскрыл его верующим.
Нгови кивнул:
— Я был там. Подлинник записи привезли в футляре из хранилища в Португалию, и она подтвердила, что это тот же документ, который она составила в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Но, Колин, в футляре было только два листа бумаги! Я лично присутствовал при том, когда его открывали! Там был подлинный текст и итальянский перевод. И все.
— Если там был не весь текст, разве она не сказала бы об этом? — не смог сдержать удивления Мишнер.
— Она была уже в преклонном возрасте и очень слаба, — ответил Нгови. — Я помню, она просто бегло взглянула на страницу и кивнула. Говорили, что у нее слабое зрение, а слышать она вообще не могла.
— Маурис попросил меня проверить, — поспешно добавил архивариус. — Валендреа и Павел Шестой вместе вошли в хранилище восемнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Час спустя Валендреа по распоряжению Павла вернулся, но один и оставался внутри около пятнадцати минут.
Нгови согласно кивнул.
— Похоже, что письмо отца Тибора Клименту приоткрыло дверь, которую Валендреа давно считал закрытой.
— Может, это и стоило Тибору жизни. — Мишнер сопоставил факты, разрозненные кусочки мозаики постепенно складывались между собой. — Валендреа говорил, что пропал перевод Тибора. Перевод чего?
— Колин, — тихо и четко произнес Нгови, — третье Фатимское откровение гораздо важнее, чем мы думаем.
— А Валендреа считает, что оно у меня.